ГЛАВА 32

МЕЖДУЦАРСТВИЕ

1. Провозглашение царем королевича Владислава. По свержении Шуйского во главе правительства стала дума боярская; все должны были присягать - до избрания нового царя повиноваться боярам. Но где было взять нового царя? Большинство, и большинство огромное, не хотело поляка Владислава, чернь благоприятствовала Лжедимитрию, но знатные и средние люди не хотели о нем и слышать как о воре, царе казацком. Патриарх Гермоген требовал избрания царя из вельмож русских, предлагал им князя Василия Васильевича Голицына или четырнадцатилетнего Михаила Феодоровича Романова, сына митрополита Филарета Никитича.

Но это желание выбрать царя из своих не могло на этот раз осуществиться: в Можайске стоял гетман Жолкевский, требуя, чтоб Москва признала царем Владислава, а в селе Коломенском стоял Лжедимитрий. Временному правительству московскому не было возможности отбиваться от Жолкевского и Лжедимитрия вместе, особенно когда у последнего были приверженцы между низшим народонаселением города, некогда было созывать собор для избрания царя всею землею, надобно было выбирать из двоих готовых искателей престола, Лжедимитрия и Владислава. Узнавши, что приверженцы Лжедимитрия хотят впустить его войско тайно в Москву, первый боярин, князь Мстиславский, послал сказать Жолкевскому, чтоб тот шел немедленно под столицу. Когда он подошел под Москву, то начались переговоры между ним и боярами. Жолкевский объявил, что он согласен только на те условия избрания Владислава, которые были приняты русскими тушинцами под Смоленском, но так как бояре требовали, чтоб королевич принял православие до приезда своего в Москву, то это условие положено было передать на решение короля.

27 августа происходила торжественная присяга московских жителей королевичу Владиславу, но чрез два дня после этой присяги приехал из-под Смоленска Федор Андронов с письмом от короля, который требовал от гетмана, чтоб Московское государство было упрочено за ним самим, а не за сыном его. Вслед за Андроновым приехал поляк Гонсевский с подробнейшим наказом для гетмана, но не только сам гетман, даже и Гонсевский, узнав положение дел, счел невозможным исполнить желание короля, которого одно имя, по собственному признанию поляков, было ненавистно московскому народу. Жолкевский не обнаружил ни в чем намерений королевских, исполнил свое обещание, данное боярам, отогнал самозванца от Москвы опять в Калугу и начал настаивать на скорейшее отправление послов к Сигизмунду для испрошения Владислава в цари и для окончательного улажения дела.

Это посольство давало гетману случай удалить из Москвы подозрительных людей, на которых патриарх указывал народу как на достойных занять престол. Жолкевский уговорил Голицына принять на себя посольство: удалив из Москвы, отдавши в руки королевские искателя престола, гетман удалил с тем вместе самого видного по способностям и деятельности боярина, с остальными легче было управиться. Михаил Феодорович Романов был еще очень молод, его нельзя было включить в посольство, и потому Жолкевский постарался, чтоб послом от духовенства назначили отца Михайлова, митрополита Филарета, как человека, соединявшего в себе высокость сана с знатностью происхождения, чего не имели другие архиереи.

2. Посольство Филарета Никитича и князя В. В. Голицына к королю; вступление поляков в Москву; отъезд Жолкевского и переговоры великих послов с панами под Смоленском. Филарет и Голицын отправились под Смоленск к королю; Жолкевский остался под Москвою с небольшим своим войском, остался в положении очень опасном: он видел, что русские только вследствие крайней необходимости согласились принять на престол иноземца и никогда не согласятся принять иноверца, а Сигизмунд никогда не согласится позволить сыну принять православие.

Но самозванец помогал гетману: из страха пред простым народом, который не переставал обнаруживать расположение свое к Лжедимитрию, бояре сами предложили Жолковскому ввести польское войско в Москву; патриарх сначала сильно этому противился, но потом уступил, и ночью с 20 на 21 сентября поляки тихо вступили в Москву. Жолкевский для собственной выгоды хотел предотвратить всякое враждебное столкновение между поляками и русскими: решение распрей между ними предоставлено было равному числу судей из обоих народов, суд был беспристрастный и строгий. Гетман привлек к себе стрельцов обходительностью, подарками и угощениями, подружился с патриархом. Несмотря, однако, на все эти приязненные отношения и ловкие меры, Жолкевский знал, что восстание вспыхнет при первой вести о нежелании короля отпустить Владислава в Москву, знал, что эта весть может придти очень скоро, и потому поспешил уехать из Москвы, оставя на свое место ГЬнсевского, Гетман взял с собою к королю сверженного царя Василия Шуйского с двоими его братьями из опасения, чтоб они смут не наделали.

Двое других подозрительных лиц, Филарет и Голицын, были уже под Смоленском во власти короля, в совете которого было решено не отпускать Владислава в Москву на том основании, что он еще молод, требует искусного воспитания, которое трудно получить в Москве, по той же молодости не способен успокоить внутренние волнения; выбранный по необходимости, будет свержен при первом удобном случае, а главное побуждение к свержению уже готово - иноверие. Положено было не отказывать русским прямо в королевиче, но манить обещаниями, оставляя правление за королем. На этом основании паны объявили великим послам Филарету и Голицыну, что король не может отпустить своего пятнадцатилетнего сына в Москву, хочет прежде сам успокоить Московское государство, после чего паны начали настаивать на самое важное для Польши - чтоб Смоленск сдался на имя королевское.

Послы никак не хотели на это согласиться, требовали, чтоб Владислав немедленно был отпущен в Москву, ибо только такой немедленный приезд его туда уничтожит недоверчивость и прекратит все смуты. Время проходило в бесполезных спорах, причем паны, раздражаемые самою несправедливостью своих требований, позволяли себе жесткие выходки против послов. Приезд гетмана Жолкевского под Смоленск нисколько не подвинул дела. Видя непреклонность главных послов, обратились к второстепенным, обещаниями склонили некоторых изменить своему делу, бросить главных послов и отправиться в Москву, чтоб там действовать в пользу короля. Хотели поколебать и думного дьяка Томилу Луговского, суля милости королевские, предлагали ему ехать под Смоленск и уговаривать его жителей к сдаче. Но Томила остался непреклонен и отвечал: "Как мне это сделать и вечную клятву на себя навести? Не только Господь Бог и люди Московского государства мне за это не потерпят, и земля меня не понесет. Я прислан от Московского государства в челобитчиках, и мне первому соблазн ввести? По Христову слову лучше навязать на себя камень и вринуться в море. Присланы мы к королевскому величеству не о себе промышлять и челом бить, но о всем Московском государстве".

3. Поведение Салтыкова и Андронова в Москве; восстание восточных городов против Владислава и смерть второго Лжедимитрия. Но не все так думали, как Томила Луговской. Первый боярин, князь Мстиславский, принял от короля сан конюшего; другие писали униженные письма к литовскому канцлеру Льву Сапеге, чтоб похлопотал об них у короля; многие отправились сами к королю под Смоленск бить челом о милостях: до нас дошло множество грамот Сигизмундовых, жалованных разным русским людям на поместья, звания, должности. Таким образом, временное правительство московское, дума боярская, молча согласилось признать короля правителем до приезда Владислава; большая часть бояр, впрочем, этим и ограничивалась, но не ограничивался этим Михаила Глебович Салтыков, который прямо вел дело к тому, чтоб царем был провозглашен не Владислав, а Сигизмунд.

Но одного Салтыкова было мало, а потому в Смоленском стане признали полезным принять услуги и другого рода людей, именно тех тушинцев, которые готовы были на все, чтоб только выйти из толпы. Виднее всех этих людей был Федор Андронов; он умел приблизиться к королю и к его советникам до такой степени, что король приказал московским боярам сделать его государственным казначеем. Андронов в этом новом звании служил верою и правдою королю; все требования Гонсевского он исполнял беспрекословно; лучшие вещи из казны царской были отосланы к королю; некоторые взял себе Гонсевский; Андронов постарался также, чтоб на всех главных местах управления посажены были его тушинские товарищи.

Бояре сильно оскорбились, когда увидали рядом с собою в думе торгового мужика Андронова с важным званием казначея; особенным бесчестием для себя считали они то, что этот торговый мужик осмеливался говорить против старых бояр - Мстиславского, Воротынского,- распоряжался всем, пользуясь полной доверенностью короля и ГЬнсевского. Но если сердились Мстиславские, Воротынские, Голицыны, то еще больше сердился на Андронова боярин Салтыков, который за свою преданность королю хотел играть главную роль и должен был, однако, делиться властью с торговым мужиком.

Между этими людьми немедленно же началось соперничество, они доносили друг на друга канцлеру Льву Сапеге, причем каждый выставлял сво заслуги королю и королевству польскому в прошедшем, свс радение для будущего; так, Салтыков писал Сапеге: "Пусть король идет в Москву не мешкая, распустив слух, что идет на вора в Калуге. Как будет король в Можайске, то отпиши ко мнесейчас же, а я бояр и всех людей приведу к тому, что пришлют бить челом королю, чтоб пожаловал в Москву, государство сына своего очищал и на вора наступал". Но Салтыков встречал сильное сопротивление своим замыслам в патриархе, который, блюдя за выгодами Церкви, никак не хотел согласиться на призвание короля в Москву. Народ стоял на стороне патриарха, и, чем яснее обнаруживались замыслы Сигизмунда и его русских клевретов, тем сильнее становилось волнение в пользу вора калужского.

По подозрению в сношениях с Лжедимитрием поляки посадили под стражу князя Андрея Голицына (брата Василия Васильевича), Ивана Михайловича Воротынского и Засекина. Казань и Вятка явно присягнули самозванцу и разослали грамоты по другим городам, убеждая их сделать то же самое. Но города переписывались о присяге Лжедимитрию, когда уже его не было в живых: 11 декабря он был убит крещеным татарином Петром Урусовым, который поклялся отомстить ему за служилого татарского царя касимовского, умерщвленного по приказу Лжедимитрия.

4. Первое общее восстание против поляков. Смерть вора была вторым поворотным событием в истории смутного времени, считая первым вступление короля Сигизмунда в пределы Московского государства,- вступление, поведшее, с одной стороны, к уничтожению тушинского стана, с другой - к свержению Шуйского. Теперь, по смерти самозванца, у короля и московских приверженцев его не было более предлога требовать дальнейшего движения Сигизмундова в русские области. Лучшие люди в Москве и по областям, которые согласились призвать царем Владислава только из страха покориться казацкому царю, теперь освобождались от этого страха и могли действовать свободнее против поляков.

Как только в Москве узнали, что вор убит, то русские люди обрадовались и стали друг с другом говорить, как бы всей земле, всем людям соединиться и стать против литовских людей, чтоб они из земли московской вышли все до одного. Салтыков и Андронов писали к Сигизмунду, что патриарх призывает к себе всяких людей явно и говорит: если королевич не крестится в христианскую веру и все литовские люди не выйдут из московской земли, то королевич нам не государь; такие же слова патриарх и в грамотах писал во многие города, а москвичи всякие люди хотят стоять против поляков.

Но и тут, при всеобщей готовности стоять против поляков, первый двинулся Ляпунов в Рязани. И другие города начали опять переписываться друг с другом, увещевать друг друга стать за веру православную, вооружиться на поляков, грозящих ей гибелью. Первые подали голос жители волостей смоленских, занятых, опустошенных поляками. Смольняне писали, что они покорились полякам, дабы не лишиться православного христианства и не подвергнуться конечной гибели, и, несмотря на то, подвергаются ей: вера поругана, церкви разорены, все разграблено. Москвичи, получив эту грамоту, разослали ее в разные города с приложением собственной увещательной грамоты. Области поднялись на этот призыв к соединению для защиты веры, собирались под знамена служилые люди, дворяне и дети боярские, горожане складывались и давали им содержание.

5. Причины неудачи первого ополчения. Несмотря, однако, на сильное одушевление и ревность к очищению государства от врагов иноверных, предприятие не могло иметь успеха по двум причинам: во-первых, потому что во главе его становился Ляпунов, человек страстный, не могший принесть свои личные отношения в жертву общему делу. Выдвинутый бурями смутного времени на высокое место, стремясь страстно к первенству, Ляпунов ненавидел людей, которые загораживали ему дорогу, опираясь на свое прежнее значение, на значение своих предков. Ставши главным вождем ополчения, он не только не хотел сделать никакой уступки людям знатным, но находил особенное удовольствие унижать их, величаясь перед ними своим новым положением, и тем самым возбуждать негодование, вражду, смуты. Другою, еще более важною причиною неуспеха было то, что Ляпунов, издавна неразборчивый в средствах, и теперь, при восстании земли для очищения государства, для установления порядка, подал руку - кому же? - врагам всякого порядка, людям, жившим смутой, - казакам. С ним соединились казаки, бывшие под начальством Заруцкого, Просовецкого, князя Димитрия Тимофеевича Трубецкого - все тушинских бояр и воевод. Трубецкой и Заруцкий приглашали отовсюду казаков, обещая крепостным людям волю и жалованье.

6. Сожжение Москвы. В это время, когда и дворяне, и казаки с разных сторон, с разными целями спешили к Москве, Салтыков с товарищами предложил боярам просить короля, чтоб отпустил Владислава в Москву; к великим послам Филарету и Голицыну написать, чтоб отдались во всем на волю королевскую, а к Ляпунову - чтоб не затевал восстания. Бояре согласились, но не согласился Термоген. "Положиться на королевскую волю,- говорил он,- значит целовать крест самому королю, а не королевичу, и я таких грамот не благословляю вам писать, а к Прокофью Ляпунову напишу, что если королевич на Московское государство не будет, в православную христианскую веру не крестится и Литвы из Московского государства не выведет, то благословляю всех идти под Москву и помереть за православную веру".

Салтыков начал бранить Гермогена и вынул даже нож; но патриарх, перекрестив его, сказал: "Крестное знамение да будет против твоего окаянного ножа, будь ты проклят в сем веке и в будущем!" Таким образом, приказ послам положиться во всем на волю королевскую был отправлен за подписью одних бояр, без патриарховой. На этом основании Филарет и Голицын отказались исполнить приказ; они говорили: "Отпускали нас патриарх, бояре и все люди Московского государства, а не одни бояре; теперь мы стали безгосударны, и патриарх у нас человек начальный, без патриарха теперь о таком великом деле советовать непригоже".

Видя непоколебимость этого начального человека, поляки посадили его под стражу, никого не велели пускать к нему, всем русским людям в Москве запретили ходить с оружием, а сами сильно вооружались, предвидя осаду. 19 марта 1611 года, во вторник на страстной неделе, поляки начали принуждать извозчиков, чтоб шли помогать им тащить пушки на башню. Извозчики не согласились, начался спор, крик; немцы, находившиеся в польской службе, думая, что началось народное восстание, ринулись на толпу и стали бить русских; поляки последовали примеру немцев, и началась страшная резня безоружного народа в Китай-городе, где погибло до 7000 человек; но в Белом городе русские имели время собраться, вооружиться, прогнали неприятеля в Кремль и Китай, причем важную помощь народу оказал князь Димитрий Михайлович Пожарский, прославившийся при Шуйском защитою Зарайска от Лжедимитрия. Загнанные в Кремль и Китай-город, обхваченные со всех сторон восставшим народонаселением, поляки зажгли Москву в нескольких местах, и весь город, кроме Кремля и Китая, выгорел.

Но поляки торжествовали недолго среди пепла и развалин московских: 25 марта, в понедельник на святой неделе, ополчение Ляпунова, Заруцкого и других воевод, в числе 100000 человек, подошло к Москве и осадило неприятеля, который вскоре был приведен в бедственное положение по недостатку съестных припасов.

7. Заточение Филарета и Голицына и взятие Смоленска. В то же время под Смоленском паны вымогали на послах Филарете и Голицыне, чтоб они согласились впустить поляков в Смоленск; те не согласились, и 12 апреля их схватили, ограбили и отправили в заточение в Мариенбург, в Пруссию. 3 июня Смоленск был взят приступом после геройского сопротивления жителей, которые сами поляки сравнивают с сопротивлением сагунтинцев. Шеина пытали, отправили в оковах в Литву. Радость о взятии Смоленска была неописанная в Литве и Польше; думали, что этим взятием все кончено; забыли, что в Москве горсть поляков осаждена многочисленным неприятелем.

Вместо того чтоб тот час же идти к ним на помощь, король принужден был распустить войско и отправился на сейм в Варшаву, куда повезли и пленного царя московского Василия Шуйского с братьями; давши, народу варшавскому невиданное зрелище - торжественный въезд пленного московского царя, Шуйских заключили в Гостынском замке, где Василий Иванович с братом Димитрием скоро умерли.

8. Смерть Ляпунова. Осажденные в Москве поляки остались без помощи и были спасены только раздором, господствовавшим в стане осаждавших. 30 июня 1611 года "Московского государства разных земель царевичи (татарские), бояре, окольничие и всякие служилые люди, которые стояли за дом Пресвятой Богородицы и за православную христианскую .веру, приговорили и выбрали всею землею бояр и воевод: князя Димитрия Тимофеевича Трубецкого, Ивана Мартыновича Заруцкого да думного дворянина Прокофья Петровича Ляпунова, чтоб они строили землю и всяким земским и ратным делом промышляли; если же они всяких земских и ратных дел делать не станут, то всею землею вольно их переменить, а на их место выбрать других, поговоря со всею землею".

Но между этими избранными троеначальниками была великая ненависть и гордость, ни один не хотел быть меньше другого, всякий хотел один владеть. Ляпунов попрекал Трубецкому и Заруцкому Тушином, от гордости его отецким детям много позора было: не только дети боярские, но и сами бояре должны были приходить к нему на поклон и стояли у его избы долгое время, никого к себе прямо не пускал, а к казакам был очень жесток, и за то была на него ненависть большая. Этой ненавистью воспользовался Пжсевский, чтоб погубить Ляпунова, который был ему опаснее всех других воевод, как воевода дворянский, а не казацкий и как человек, который превосходил своих товарищей способностями и энергиею.

На одной из стычек поляки взяли в плен донского казака, который был побратимом атамана Заварзина; Заварзин начал стараться, как бы освободить товарища, и выпросил у Гонсевского позволение повидаться с ним и переговорить. Гонсевский воспользовался этим случаем, велел написать грамоту от имени Ляпунова, в которой тот писал во все города: "где поймают казака - бить и топить". Под руку Ляпунова искусно было подписано на грамоте, которую пленный казак отдал Заварзину, а Заварзин, возвратившись в стан, показал ее казакам. Казаки, по обычаю своему, собрались в круге, куда вызвали Ляпунова, и стали кричать, что он изменник; Ляпунов отрекался, что он грамоты не писал; начался спор и кончился тем, что Ляпунов лежал мертвый под казацкими саблями; с ним вместе убили Ивана Никитича Ржевского, который был Ляпунову большой недруг, но тут, видя его правду, за него стал и умер с ним вместе.

Со смертью Ляпунова дворяне остались без вождя во власти казаков; многие из них были побиты, многие изувечены, другие разъехались по домам; нашлись и такие, которые купили у Заруц-кого воеводства и разные другие должности и отправились по городам наверстывать заплаченные деньги; казаки ездили по дорогам станицами, грабили и побивали.

9. Взятие Новгорода шведами и появление третьего самозванца. В то время, когда казаки убийством Ляпунова и разогнанием лучших дворян остановили успехи ополчения под Москвою, на северо-западе Новгород Великий достался в руки шведам. После Клушинского сражения Делагарди отступил со своим отрядом на северо-запад, и когда Москва присягнула врагу короля его, Владиславу польскому, то начал враждебно действовать против русских, забирать их города. Но когда произошло восстание против Владислава и поляков, то вожди ополчения завели сношения со шведами насчет избрания в цари одного из сыновей Карла IX.

Переговоры затянулись, потому что и шведы, подобно полякам, требовали прежде всего денег и городов, а между тем в Новгороде происходили смуты, ссоры между воеводами, подавшие Делагарди надежду овладеть городом. Надежда исполнилась: в ночь на 16 июля по указанию одного изменника шведы вошли в Новгород так, что никто не видал, общего сопротивления не было, частные геройские сопротивления не помогли: в одном месте выставили сильное сопротивление стрелецкий голова Гаютин, дьяк Теленищев, Орлов и казачий атаман Шаров с сорока казаками; в другом - софийский протопоп Аммос, погибший в пламени со всеми своими товарищами. Новгород покорился шведам с условием, что один из сыновей королевских будет царем русским, но обязался признать покровителем своим самого короля.

В Новгороде были шведы, в Псковской области явился новый самозванец, Лжедимитрий; подмосковное ополчение Трубецкого и Заруцкого продолжало осаду, битвы происходили здесь с переменным счастьем: литовский гетман Ходкевич, пришедший осенью на помощь к осажденным, не мог ничего сделать и отступил после нескольких не очень удачных для себя сшибок; неудача его происходила оттого, что у него было всего 2000 войска, да и это войско делилось на партии. Бояре, осажденные вместе с поляками в Кремле, видели, что только немедленное прибытие короля или королевича с войском может спасти их, и потому отправили к Сигизмунду новое посольство, составленное из князя Юрия Никитича Трубецкого и Михаилы Глебовича Салтыкова, готовых удовлетворить всем требованиям королевским.

Но русские люди в областях ждали спасения не от короля из Польши и не от казаков, стоящих под Москвою: гибель Ляпунова открыла им глаза насчет казаков, и они решились покончить с ними. Так, жители Казани писали пермичам: "Под Москвою, господа, поборника по Христовой вере Прокофья Петровича Ляпунова казаки убили, но мы согласились: быть всем в соединеньи, за Московское и Казанское государство стоять, дурного ничего друг над другом не делать, быть всем по-прежнему, казаков в города не пускать, стоять на том крепко до тех пор, пока Бог даст на Московское государство государя, а выбрать нам государя всею землею; если же казаки станут выбирать государя одни по всей воле, то нам такого государя не хотеть".

10. Троицкие грамоты. Таким образом, смерть Ляпунова не привела в отчаяние русских людей; нравственные силы народа были напряжены по-прежнему, и по-прежнему раздавались увещания к единодушному стоянию за веру отцовскую. Прежде призывал к восстанию за веру начальный человек, патриарх; теперь не было его слышно из темницы кремлевской, но вместо грамот патриарших шли призывные грамоты от властей Троицкого Сергиева монастыря, от архимандрита Дионисия и келаря Авраамия Палицына. Смиренный и уступчивый, когда дело шло о нем самом, Дионисий шел впереди, обнаруживал необыкновенную твердость, когда дело шло о благе общем, о служении страждущим.

Когда Москва была разорена и казаки свирепствовали в окрестных областях, толпы беглецов, изломанных, обожженных, истерзанных, с разных сторон устремились к Троицкому монастырю. Приведенные в отчаяние множеством этих несчастных, монахи, слуги и крестьяне монастырские не знали что делать; Дионисий воодушевил их и заставил подавать деятельную помощь несчастным: монастырь Троицкий превратился в больницу и богадельню, а в келье архимандричьей сидели писцы борзые, сочиняли увещательные послания и рассылали по городам и полкам, призывая к очищению земли.

11. Минин и Пожарский. В октябре 1611 года увещательная троицкая грамота явилась в Нижнем Новгороде; когда в соборной церкви протопоп прочел ее пред всем народом, то земский староста (градский глава) мясной торговец Кузьма Минич Сухорукий начал говорить: "Если мы захотим помочь Московскому государству, то нечего нам жалеть имения, не пожалеем ничего: дома свои продадим, жен и детей заложим и будем бить челом" кто бы вступился за православную веру и был у нас начальником". Положено было скликать служилых людей и собирать деньги им на жалованье.

Но прежде чем скликать ратных людей, надобно было найти воеводу. В это время в Суздальской области жил воевода известный князь Димитрий Михайлович Пожарский, долечивавшийся от  ран, полученных им при разорении Москвы. Минин снесся с ним, уладил дело и сказал народу, что не за кем больше посылать, кроме князя Пожарского. На просьбу нижегородцев Пожарский отвечал: "Рад я вашему совету, готов хоть сейчас ехать, но выберите прежде из посадских людей, кому со мною у такого великого дела быть и казну сбирать". Когда нижегородцы отвечали, что у них нет на примете такого человека, то Пожарский сказал: "Есть у вас Кузьма Минин, бывал он человек служилый, ему это дело за обычай". Тогда нижегородцы стали бить челом Кузьме, чтоб принялся за дело; Минин отказывался до тех пор, пока нижегородцы не сдались на всю его волю, пока не написали приговора, что не пожалеют ничего для великого дела.

12. Пожарский в Ярославле. Как скоро разнеслось везде, ч то нижегородцы поднялись и готовы на всякие пожертвования, то ратные люди стали собираться к ним отовсюду. Пожарский с нижегородцами разослал повсюду грамоты, в которых говорилось: "Теперь мы, Нижнего Новгорода всякие люди, идем на помощь Московскому государству; к нам приехали из многих городов дворяне, и мы приговорили имение свое и домы с ними разделить, жалованье им дать. И вам бы, господа, также идти на литовских людей поскорее. От казаков ничего не опасайтесь: как будем все в соборе, то всей землей совет учиним и ворам ничего дурного сделать не дадим. Непременно быть бы вам с нами в одном совете и на поляков идти вместе, чтоб казаки по-прежнему рати не разогнали". Так кончился 1611 год и начался 1612-й.

Весть о новом ополчении добрых граждан встревожила одинаково и осажденных поляков в Москве, и осаждающих казаков. Поляки прислали к Тёрмогену русских людей, которые стали его уговаривать отписать к нижегородскому ополчению, чтоб не ходило под Москву; Гермоген отвечал: "Да будут благословенны те, которые идут для очищения Московского государства, а вы, изменники, будьте прокляты". Скоро после этого Гермоген скончался (17 февраля 1612 года) от недостатка в пище.

В то время как добрые граждане приговорили пожертвовать всем для успокоения государства, казаки подмосковного стана приговорили присягнуть третьему, псковскому самозванцу и послать отряды на север, чтоб мешать нижегородскому ополчению. Но Пожарский предупредил казаков и в первых числах апреля занял Ярославль, важный пункт, обеспечивающий соединение с северными областями. Скоро пришла весть, что подмосковное ополчение отказалось от третьего самозванца, который был схвачен в Пскове, но ополчение Пожарского должно было надолго остановиться в Ярославле: во-первых, надобно было подождать ратных людей, шедших из отдаленных областей, потом нужно было выгнать казацкие шайки, разбойничавшие в северных уездах, нужно было обезопасить себя и от шведов, занимавших Новгород. С казаками управились силой; шведов положено было манить переговорами насчет избрания одного из их королевичей в цари русские.

Для прекращения внутренних смут, споров между начальными людьми о старшинстве вызван был в посреди ики бывший ростовский митрополит Кирилл, которому и удалось утишить распри. Но когда все уладилось и ополчение готово было выступить из Ярославля, Пожарский чуть-чуть не погиб от ножа убийцы вследствие казацкого заговора.

13. Пожарский в Москве. Понятно, с каким чувством после этого Пожарский и все ополчение должны были выступать в поход под Москву, где под видом союзников должны были встретить убийц. К счастью, число казаков под Москвой очень уменьшилось: Заруцкий с преданными ему казаками покинул стан, взял в Коломне Марину с маленьким ее сыном Иваном, которого она имела от тушинского вора, и пошел на юго-восток, к степям, приволью казаков и самозванцев. Число поляков, сидевших в Кремле и в Китай-городе, также очень уменьшилось: многие из них самовольно оставили службу и ушли в Польшу; уехал и Гон-севский, на место которого принял начальство Струсь.

Но зато опять шел к Москве гетман Ходкевич; Пожарский упредил его и 18 августа подошел к Москве. Трубецкой с казаками требовали, чтоб новое ополчение стало с ними вместе; но ратные люди, пришедшие с Пожарским, помнили участь Ляпунова и объявили: "Отнюдь нам вместе с казаками не стаивать".

Вечером 21 августа явился под Москву и Ходкевич. Чтоб загородить ему дорогу в Кремль, русское войско стало по обоим берегам Москвы-реки - Пожарский на левом, Трубецкой на правом, 22-го числа гетман напал на Пожарского, но был отбит; 24-го он двинулся по правой стороне реки к Кремлю; казаки в решительную минуту отказались биться и ушли в свой стан, но троицкий келарь Авраамий Палицын успел уговорить их вступить в дело; тогда общими усилиями дворян и казаков, и особенно благодаря смелому движению Минина с отборным отрядом, дело кончилось в пользу русских: Ходкевич был отбит и ушел к литовским границам, не успев снабдить осажденных съестными припасами.

14. Очищение Китай-города и Кремля от поляков. 22 октября казаки пошли на приступ и взяли Китай-город. В Кремле поляки держались еще месяц, терпя страшный голод, заставлявший есть человеческое мясо; наконец сдались на условии, чтоб им была оставлена жизнь. Сперва были выпущены из Кремля бояре - князья Мстиславский, Воротынский, Иван Никитич Романов с племянником Михаилом Феодоровичем; потом вышел Струсь с товарищами, а 27 ноября ополчение и народ с торжеством вошли в очищенный от врагов Кремль. Трубецкой и Пожарский после отбития Ходкевича жили согласно и вместе управляли делами, потому что Пожарский, не будучи нисколько похож на Ляпунова, отличался скромностью и уступил Трубецкому первенство как старшему по чину: Трубецкой был боярин, а Пожарский - стольник. Но казаки Трубецкого не давали покоя Дворянам Пожарского; пропивая и проигрывая все получаемое, казаки были постоянно бедны, постоянно требовали жалованья и волновались в случае отказа, кричали, что побьют начальных людей; едва между ними и дворянами не дошло до боя.

15. Неудачный поход короля Сигизмунда против Москвы и избрание царя Михаила Феодоровича Романова. Ратные люди, думая, что с очищением Кремля все кончено, начали разъезжаться из Москвы, как вдруг пришла весть, что сам король Сигизмунд идет с войском к столице. В Москве сильно испугались, ибо ни войска, ни съестных припасов в достаточном количестве для осады не было. Страх, впрочем, был непродолжителен: король с тем небольшим войском, какое у него было, не мог даже взять и Волоколамска и ушел назад в Польшу.

Отступление Сигизмунда дало досуг заняться избранием царя всею землею. Разосланы были грамоты по городам, чтоб присланы были в Москву духовные власти и выборные из дворян, детей боярских, торговых, посадских и уездных людей; чтоб выбраны были лучшие люди, крепкие и разумные, и чтоб духовенство и эти выборные договорились в своих городах накрепко и взяли у всяких людей полные договоры насчет царского избрания. Когда выборные съехались, назначен был трехдневный поет, после которого начались соборы. Положили прежде всего не выбирать иностранцев, выбирать своих, русских; тут начались козни, смуты и волнения: всякий хотел по своей мысли делать, всякий хотел своего, некоторые хотели сами престола, подкупали и засылали; образовались партии, но ни одна из них не брала верх; наконец, произнесено было имя, которое согласило всех, имя Михаила Феодоровича Романова.

21 февраля 1613 года был последний собор: каждый чин подал письменное мнение, и все эти мнения найдены сходными, все чины указывали на одного человека - Михаила Феодоровича. Пошли несколько духовных лиц и один боярин на Лобное место и спросили у народа, наполнявшего Красную площадь, кого он хочет в цари. "Михаила Феодоровича Романова",- был ответ.

ГЛАВА 33

ЦАРСТВОВАНИЕ МИХАИЛА ФЕОДОРОВИЧА

1. Посылка в Кострому за Михаилом и подвиг Сусанина. Провозгласивши царем шестнадцатилетнего Михаила Феодоровича Романова, собор назначил несколько знатных духовных и светских лиц ехать к нему и от имени всех чинов просить, чтоб был государем и ехал в Москву. 13 марта послы приехали в Кострому, где в Ипатьевском монастыре жил тогда Михаил с матерью, монахинею Марфою Ивановною, 14-го числа соборные послы дошли в монастырь крестным ходом вместе со всеми костромичами.

Услыхавши от послов предложение идти в Москву и царствовать, Михаил отказался. Марфа Ивановна говорила: "Сын мой в несовершенных летах, и люди Московского государства измалодушествовались, прежним государям - царю Борису, Лжедимитрию и Василию Шуйскому присягали и потом изменили; кроме того. Московское государство разорено вконец: прежних сокровищ царских нет, земли розданы, служилые люди обеднели; и будущему царю чем служилых людей жаловать, свой двор содержать и как против недругов стоять? Наконец, митрополит Филарет в плену у польского короля, который, узнавши об избрании сына, отомстит за это на отце".

Соборные послы отвечали, что избран Михаил по Божьей воле, а три прежних государя садились на престол по своему желанию, неправо, отчего во всех людях Московского государства была рознь и междоусобие; теперь же русские люди наказались все и пришли в соединение во всех городах. Послы долго упрашивали Михаила и мать его, грозили, что в случае отказа Бог взыщет на нем окончательное разорение государства; наконец Марфа Ивановна благословила сына принять престол.

Слова соборных послов, что Михаилу нечего было бояться участи своих предшественников, потому что люди Московского государства наказались и пришли в соединение,- эти слова были вполне справедливы. Страшным опытом русские люди научились, к чему ведут смуты, несогласия и междоусобие; они имели столько нравственной силы, что могли воспользоваться наказанием, встали, соединились, очистили государство и будут теперь в состоянии поддержать нового государя, несмотря на отсутствие материальных средств, на которое указывала Марфа. До какой степени в лучших людях 1613 года крепко было убеждение, что должно пожертвовать всем для поддержания, охранения нового царя, восстановлявшего порядок, показывал всего лучше подвиг Сусанина.

Когда Михаил, выехавши из Москвы после сдачи Кремля, жил в Костроме, отряд врагов, узнавши, об избрании нового царя, отыскивал место его пребывания с целью умертвить соперника Владиславова; в этих поисках враги схватили крестьянина Ивана Сусанина из Костромского уезда села Домнина, принадлежавшего Романовым, и начали пытать его страшными пытками, вымучивая показание, где скрывался Михаил. Сусанин знал, что он в Костроме, но не сказал и был замучен до смерти.

2. Царское венчание Михаила и война с Заруцким. 2 мая 1613 года Михаил выехал.в Москву, 11 июля происходило царское венчание: в этот день князь Димитрий Михайлович Пожарский пожалован был в бояре, а на другой день, в царские именины, Кузьма Минин пожалован был в думные дворяне. Милостей, льгот народу новый государь не мог дать для торжества своего царского венчания: ратные люди били челом, что поместья и вотчины у них от долгой войны запустели, служить им не с чего, а в казне царской денег и в житницах запасов не было, служилым людям жалованья дать было нечего.

Царь и духовенство от имени собора разослали грамоты по городам с просьбою помочь государству в его тяжелой нужде, а между тем надобно было вести упорную войну с врагами внутренними и внешними. Заруцкий с Мариной и сыном ее засел в Астрахани, сносился с персидским шахом, призывал к себе казаков и татар. Старые казаки, сознаваясь, что по горло ходят в крови христианской, хотели покаяться и служить государству, а молодые, желая достать себе зипунов, по их выражению, шли к Заруцкому. Но жители Астрахани, выведенные из терпения жестокостями Заруцкого, восстали против него, и он должен был запереться от них в астраханской крепости, или кремле; город на Тереке отложился также от Заруцкого, и тамошний воевода отправил на помощь к астраханцам войско под начальством Хохлова, а из Москвы шел воевода князь Одоевский с большим войском: Заруцкий не стал дожидаться Одоевского и ушел из Астрахани, Хохлов бросился за ним, нагнал и нанес сильное поражение, после чего Заруцкий направил путь на Яик, но посланные Одоевским стрельцы настигли его и принудили сдаться 25 июня. Пленников отправили в Москву: здесь Заруцкого посадили на кол, сына Марины повесили, а сама Марина умерла в тюрьме.

3. Война с казаками. Избавились от Заруцкого, успокоена была Астрахань, но казаков осталось еще много внутри государства: почти не было ни одной области, которая бы не страдала от их опустошений. Об этих опустошениях летописец говорит, что и в древние времена таких мук не бывало; особенно отличался между казаками атаман Баловень. 1 сентября 1614 года государь объявил на соборе, что воры-казаки православных христиан бьют и жгут разными муками, доходов собирать не дают, собранную казну в Москву провезти от них нельзя: так как с ними быть? Духовенство, бояре и всяких чинов люди приговорили: послать к ворам уговаривать их, чтоб от воровства отстали.

И послан был суздальский архиерей да боярин князь Лыков с тем, что если казаки увещаний не послушаются, то Лыкову собрать войско и промышлять над ними. Скоро Лыков дал знать государю, что казаки от воровства не отстают, унять их никак нельзя, стали воровать пуще прежнего; прискакал и другой гонец с вестью, что казаки собрались большими толпами и идут прямо на Москву. Действительно, казаки явились под Москвой и стали по Троицкой дороге, но из Ярославля шел за ними по следам князь Лыков; казаки обошли Москву и бросились бежать к югу по Серпуховской дороге, но были настигнуты царскими воеводами и побиты наголову.

4. Война и безуспешные переговоры с Польшею; сношения с Австриею. Кроме казаков надобно было разделываться с литовскими людьми. Царские воеводы безуспешно осаждали Смоленск; за Лисовским, опустошавшим юго-западные границы, пошел в погоню князь Пожарский, но слег от тяжкой болезни, истомленный невероятно быстрой погоней за самым неутомимым из наездников; тогда Лисовский мог свободно бросаться по всему государству, пробираясь между городами, опустошая все на пути. С той же чудесной быстротой действовали на отдаленном севере черка-сы, или казаки малороссийские; они опустошали Двинскую область, но и сами все погиблк от тамошних жителей. Во время этих военных действий шли продолжительные, хотя и бесплодные переговоры о мире.

В сентябре 1615 года отправились к литовской границе, под Смоленск, великие полномочные послы - бояре хнязья Иван Воротынский и Алексей Сицкий; они должны были съехаться с польскими уполномоченными, все с знакомыми людьми - гетманом Ходкезичсм, канцлером Львом Сапегою и Александром Гонсевсккм; посредником был посол императора немецкого Еразм Ганделиус, славянин родсм. Но долгие переговоры, сопровождавшиеся укорами и оправданиями с обеих сторон, кончились ничем по причине, которую высказал посредник Ганделиус, говоривший так московским послам: "Вы называете своего государя, а польские послы называют государем вашим своего королевича, и у одного государства - дало два государя; тут между вами огонь и вода: чем воду с огнем помирить?" Воду с огнем не помирили, и уполномоченные разъехались.

Ганделиус нe мог ничего тут сделать, да и не хотел, как видно. Вообще сношения с австрийским двором при царе Михаиле не имели прежнего дружественного характера, австрийский двор находился з родстве и дружбе с Сигизмундом польским и счел нужным переменить тон в сношениях с разоренным Московским государством. которое уже не могло более присылать богатых мехов в Вену; притом здесь не были убеждены, что новый царь может утвердиться на престоле после таких смут, и потому не хотели смотреть на него, как смотрели на его предшественников, а Михаил не хотел позволить уменьшения своей чести, и потому сношения у московского двора с австрийским скоро прекратились.

5. Сношения с Турциею и Перснею; война и мир со Швециею. Гораздо деятельнее происходили сношения с Турциею, которая, враждуя с Польшей за набеги запорожских казаков, была естественной союзницей Москвы, но дружественным переговорам московских послов в Константинополе постоянно мешали донские казаки, которые подобно запорожцам и вместе с ними нападали морем на турецкие владения, а султан, считая донцов подданными царя московского, сердился на последнего.

Не было никаких препятствий для дружественных сношений с Персиею, и шах Аббас Великий в конце 1617 года по просьбе царя прислал ему серебра в слитках на 7000 рублей. Но более чем где-либо участия новый государь московский нашел на далеком Западе, у морских держав Англии и Голландии; разумеется, это участие было корыстное: внутренние смуты в Московском государстве и опустошения, причиняемые войною польскою и шведскою, вредили их торговле, им выгодно было успокоить Московское государство и в награду приобрести здесь еще большие торговые выгоды.

В августе 1614 года в Москву приехал давно уже известный здесь английский купец Джон Мерик со значением посла и предложил свое посредничество в примирении Москвы с Швециею, причем просил для английских купцов вольной торговли и позволения ездить Волгою в Персию, а рекою Обью - в Индию. Ему отвечали, что государь уже дал английским купцам позволение торговать всякими товарами беспошлинно, что же касается до других выгод, то об этом начнутся переговоры, когда кончится шведское дело. Мерик отправился в Новгород, который, как мы видели, покорился шведам с условием, чтоб один из сыновей королевских был его государем.

Король Карл IX умер, и в июне 1613 года преемник его Густав Адольф известил новгородцев об отправлении брага своего Карла Филиппа в Выборг, куда должны явиться уполномоченные от Новгорода и от всего Русского царства для решения дела насчет избрания Карла Филиппа в цари, но в Русском царстве был в это время уже свой природный царь, вследствие чего московские уполномоченные не явились в Выборг; Карл Филипп, с своей стороны, не захотел быть государем одного Новгорода, и Густав Адольф велел объявить новгородцам, чтоб они присягали прямо ему, королю; новгородцы отказывались, длили время, терпели сильные притеснения, налоги от шведов, а между тем шли военные действия между шведскими и московскими войсками. Действия эти были неудачны для русских в чистом поле; Делагарди оттеснил князя Дмитрия Тимофеевича Трубецкого от Бронниц, причем у русских погибло много людей; Густав Адольф сам взял Гдов и в июле 1615 года осадил Псков, но взять его не мог.

Король желал мира, потому что опасался королей польского и датского, внутренних смут и терпел недостаток в деньгах; в Москве также сильно желали мира, и переговоры между уполномоченными с обеих сторон открылись в январе 1616 года в сельце Дедерине при посредничестве Джона Мерика и голландских послов. Здесь не могли окончить дела; съехались вторично в селе Столбове (между Тихвином и Ладогою) и здесь при посредстве одного Мерика в феврале 1617 года заключили вечный мир, по которому шведы возвратили царю Михаилу Новгород, Русу, Порхов, Гдов, Ладогу, но удерживали за собою Ивань-город, Ям, Копорье и Орешек да, кроме того, должны были получить 20000 рублей денег.

6. Война с Польшею и Деулинское перемирие. Царь спешил заключением мира с Швециею, потому что должен был употребить все свои силы для борьбы с более опасным врагом. В сентябре 1617 года выступил против Москвы Владислав вместе с гетманом Ходкевичем. Страх напал на воевод московских, когда они узнали, что сам королевич при войске. Дорогобужский воевода сдал свой город Владиславу как царю московскому; Вязьма была также покинута своими воеводами и сдалась.

Но не сдалась Калуга, защищенная князем Димитр[ием] Михайловичем] Пожарским, не сдался Можайск, 1617-й и две трети 1618 года прошли без решительных действий с обеих сторон. Только в сентябре 1618 года Владислав решился двинуться прямо к Москве. Узнав об этом, царь Михаил созвал собор из духовенства, бояр и всяких чинов людей и объявил, что он, прося у Бога милости, обещался против недруга своего Владислава стоять, на Москве в осаде сидеть и с польскими людьми биться; и они бы, митрополиты, бояре и всяких чинов люди, за православную веру, за него, государя, и за себя с ним в осаде сидели, а на королевичевы прельщенья не сдавались. Всяких чинов люди отвечали, что они дали обет Богу за православную веру и за него, государя, стоять и с врагами биться, не щадя голов своих.

И тут же сделаны были все распоряжения, кому защищать разные части Москвы. Опять пошли из Москвы грамоты по городам, чтоб жители их усердно помогали государству в настоящей беде людьми и деньгами.

Не один Владислав приближался к Москве: шел на нее с юга малороссийский гетман Конашевич Сагайдачный, разоривши на пути своем города Путивль, Ливны, Елец, Лебедянь. 20 сентября королевич стал в знаменитом Тушине, Сагайдачный соединился с ним, и в ночь на первое октября поляки повели приступ к Москве, но потерпели неудачу у Арбатских и Тверских ворот. После этой неудачи начались переговоры о мире; уполномоченные съезжались сначала под Москвою, на реке Пресне (теперь Пресненские пруды), потом, когда Владислав перешел к северу, на Переяславскую дорогу, то переговоры производились в самой Москве; наконец, положено было съехаться в деревне Деулине (от Троицы в 3 верстах), где 1 декабря заключили перемирие на 14 лет и 6 месяцев с уступкой Польше Смоленска и Северской земли, причем Владислав не отказался от прав своих на московский престол; уполномоченные положили это дело на суд Божий; условились также разменяться пленными с обеих сторон.

Эта размена происходила в июне месяце 1619 года в 17 верстах от Вязьмы, на реке Поляновке. Здесь поляки возвратили митрополита Филарета Никитича, боярина Шеина, Томилу Луговского; князь же Василий Васильевич Голицын умер на дороге в Гродно. Филарет по приезде в Москву был посвящен в патриархи.

7. Патриарх Филарет Никитич и его значение. С возвращением Филарета Никитича начинается двоевластие в Московском государстве: в грамотах писались два великих государя - Михаил Феодорович и отец его святейший патриарх Филарет Никитич; все дела докладывались обоим государям, решались обоими, послы иностранные представлялись обоим вместе, подавали двойные грамоты, подносили двойные дары. Хотя имя Михаила и стояло прежде имени отца его, однако опытный и твердый Филарет имел очень большую долю в правлении при малоопытном, молодом и мягкосердечном Михаиле. До приезда Филарета этой малоопытностью и мягкосердечием молодого царя воспользовались люди, которым по заслугам их не следовало быть близко у престола: таковы были двое братьев Салтыковых - Борис и Михаила, которые - только и делали, что себя и родню свою богатили, земли крали и во всяких делах делали неправду, промышляли тем, чтоб при государской милости, кроме себя, никого не видеть".

Они из личных целей расстроили брак государя с Марьею Ивановной Хлоповой, но когда возвратился Филарет Никитич, то поднял это дело, обнаружил преступление Салтыковых и сослал их в ссылку. Люди, преданные Салтыковым, жаловались на строгость Филарета, но другие превозносили его именно за то, что он избавил землю от своеволия временщиков, держал в милости и защищал достойных людей. Филарет Никитич сперва хотел женить сына на иностранной принцессе, и по этому поводу велись переговоры с дворами датским и шведским, но дело не состоялось потому, что иностранные принцессы не соглашались на перемену веры, чего непременно требовали в Москве.

Тогда государь в 1623 году женился на княжне Марье Владимировне Долгоруковой, но молодая царица в тот же год умерла, и на следующий год царь женился на Евдокии Лукьянов-не Стрешневой, дочери незначительного дворянина.

8. Сношения с Швециею, Англиею и Франциею. Что касается до внешних сношений, которыми должен был заняться Филарет Никитич, то прежде всего надобно было задарить крымского хана, хотя сделать это было очень трудно вследствие истощения казны после войны польской. Нужно было уладить и отношения к ногаям, которые в смутное время отстали от Москвы; астраханский воевода князь Львов успел привести их под царскую руку и выручил множество русских пленных. С Швециею была большая дружба: Густав Адольф, враждуя с Польшею и будучи занят трудной борьбою в Германии, заискивал расположение царя Михаила, старался представить ему, что католический союз папы, государей Габсбургского дома и короля польского грозит гибелью не одним протестантским владетелям, но также и Московскому государству, что если паписты одолеют шведскую землю, то начнут стараться об искоренении греческой веры.

"Когда мы видим,- писал Густав Адольф Михаилу,- когда мы видим, что соседний двор горит, то нам надобно воду носить и помогать гасить, чтоб свое уберечь; пора уже вашему царскому величеству подумать, как соседям помочь и как свое уберечь". Шведские послы утверждали, что Густав Адольф со своим войском - передовая стена Московского государства, передовой полк, бьющийся в Германии за Русское царство. Вследствие этого уверения в дружбе и общности интересов шведам было позволено покупать в России беспошлинно хлеб, крупу, смолу, селитру. В 1631 году впервые явился при московском дворе шведский резидент.

Дружественные отношения к Швеции были следствием Столбовского мира, который был заключен при посредстве Англии. Но услуги Англии этим не ограничились: во время похода Владиславова на Москву король Иаков прислал царю взаймы на военные издержки 20 000 рублей. Вследствие этого Джон Мерик, приехавший опять в Москву в 1620 году, счел себя вправе просить дороги Волгою в Персию. Государь велел собрать знатнейших купцов московских и спросить их: "Если дать английским купцам дорогу в Персию, то не будет ли от этого вам убытка?" Почти все отвечали, что им будет убыток, англичане отобьют у них всю торговлю, потому что им нельзя соперничать с богатыми англичанами, но если англичане будут платить большие пошлины или разом дадут большие деньги в казну, оскудевшую от войны, то им, купцам, для блага государственного на время и потерпеть можно. Но как скоро бояре намекнули Мерику о пошлинах, то он сейчас же и прекратил дело, ибо англичанам хотелось беспошлинной торговли через Россию с Персиею.

Отделались от англичан; явились французы с теми же требованиями. Еще в 1615 году царь отправил во Францию своего посланника с объявлением о своем восшествии на престол и просьбою о помощи против поляков и шведов. Король Людовик ХIII отпустил посланника ни с чем, но осенью 1629 года приехал в Москву в первый раз французский посол де Ге Курменен с предложением союза и с просьбою о дозволении французским купцам ездить в Персию чрез Московское государство. "Царское величество,- говорил Курменен,- начальник над восточною страною и над греческою верою, а Людовик, король французский, начальник в южной стране, и когда царь будет с королем в дружбе и союзе, то у царских недругов много силы убудет; император немецкий с польским королем заодно - так царю надобно быть заодно с королем французским. Король французский и царское величество везде славны, других таких великих и сильных государей нет, подданные их во всем им послушны, не так как англичане и брабантцы; что хотят, "то и делают, что есть дешевых товаров скупят в испанской земле да и продают русским дорогой ценой, а французы будут продавать все дешево". Несмотря, однако, на эти обещания, бояре отказали послу в персидской торговле, говоря, что французы могут покупать персидские товары у русских купцов. Такой же отказ получили голландские и датские послы.

9. Вторая польская война. Но главное внимание московского двора было обращено на отношения польские. На Деулинское перемирие согласились в Москве, не имея средств с успехом вести войну, желая отдохнуть хотя немного, собраться с силами и освободить отца государева из заточения, но долго оставаться в том положении, в какое царь Михаил был поставлен Деулинским перемирием, было нельзя: Владислав не отказался от прав своих на московский престол, польское правительство не признало Михаила царем, не хотело сноситься с ним, называть его в грамотах - и это при беспрерывных сношениях двух соседних государств!

Русские никак не могли войти в подобные отношения, требовали, чтоб начальники литовских пограничных городов называли в своих грамотах великого государя Михаила Феодоро-вича; те отказывались, но одного отказа было мало: некоторые из них осмеливались называть Михаила уничижительным полуименем, порочить его избрание, грозили самозванцем. При таких оскорблениях в Москве ждали только удобного случая к разрыву.

Когда в 1621 году приехал в Москву турецкий посланник грек Фома Кантакузин с предложением от султана Османа воевать вместе Польшу, то Филарет Никитич отвечал ему: "Перемирие с польским королем сын мой велел заключить только для меня; неправды поляков и московского разоренья забыть нам нельзя; мы того только и смотрим, чтоб в чем-нибудь польский король мир нарушил: тогда сын мой пошлет на него рать". Действительно, государи созвали собор из духовенства, бояр и всяких чинов людей, говорили о неправдах искони вечного врага Московскому государству, Сигизмунда короля, и о том, что теперь самое благоприятное время к войне с ним, потому что турки и шведы предлагают союз свой. Собор бил челом государям, чтоб они за святые Божий церкви, за свою государскую честь и за свое государство против недруга своего стояли крепко, а они, бояре и служилые люди, рады биться: торговые же люди рады давать деньги.

Вследствие этого решения уже начали собирать войско, как пришла весть, что предприятие султана Османа против Польши кончилось неудачно, почему и в Москве отложили войну, но не переставали готовиться к ней. Видели несостоятельность русского войска и положили нанять иноземцев, более искусных; мало того, сделали шаг решительный, чего при прежних государях не бывало: велели русских ратных людей учить иноземному строю, послали за границу покупать оружие, приговаривать людей, умеющих обходиться с пушками, лить ядра.

В апреле 1632 года умер в Польше король Сигизмунд, наступило междуцарствие, избирательный сейм; в Москве хотели воспользоваться этим, двинуть немедленно же воевод, давно уже готовых, но вот один из этих воевод, боярин князь Димитрий Мамстрюкович Черкасский, бьет челом на другого, на боярина князя Бориса Михайловича Лыкова: "Князь Борис Михайлович со мной в товарищах быть не хочет, говорит, будто мной люди владеют и обычай у меня тяжел и что он передо мною стар, служит государю сорок лет, лет с тридцать ходит сам по себе, а не в товарищах". Государи приказали Лыкову заплатить Черкасскому бесчестье 1200 рублей, но в поход этих воевод не послали, послали славного защитой Смоленска боярина Михаила Борисовича Шеина и Артемья Измайлова с 32 000 войска и 158 пушками, с приказанием идти под Смоленск; другие воеводы выступили из разных других городов.

Война началась счастливо: 23 города сдались русским воеводам. Шеин с Измайловым осадили Смоленск, который отбивался 8 месяцев и готов был уже сдаться по недостатку припасов, как получил помощь: в эти 8 месяцев дела в Польше устроились, в короли был избран сын умершего Сигизмунда, Владислав, первым делом которого было идти на помощь Смоленску с 23 000 войска. В то же время крымцы, подущенные поляками, опустошали московскую украйну; тогда многие ратные люди, бывшие в войске Шеина, услыхав, что татары воюют их поместья и вотчины, разъехались из-под Смоленска.

25 августа 1633 года король Владислав пришел под этот город, сбил русских с выгодного положения их и отрезал Шеину московскую дорогу. С конца октября русские начали терпеть недостаток в съестных припасах; в стане у них господствовали смута и беспорядок: иноземный полковник Лесли в глазах Шеина застрелил другого иноземного полковника, Сандерсона, и остался безнаказанным. Наконец в январе 1634 года Шеин, угнетаемый голодом, холодом и сильной смертностью в полках, вошел в сношения с королем и согласился отступить от Смоленска, оставив весь обоз и артиллерию во власти поляков; 19 февраля русские выступили из обоза своего с унизительною церемониею: должны были преклонять знамена перед королем.

Жестокая участь ждала Шеина и товарищей его в Москве: Филарета Никитича уже не было в живых (он умер 1 октября 1633 года); бояре получили опять большую силу, а бояре были жестоко оскорблены Шейным, который, прощаясь с государем при отправлении в поход под Смоленск, хвастался своими заслугами и говорил, что в то время, как он служил, Другие бояре за печью сидели. Теперь припомнили это оскорбление и осудили Шеина на смерть, приписавши смоленское несчастье его измене. Отрубили голову и второму воеводе, Измайлову, также сыну его; других воевод сослали в Сибирь.

Выпустивши Шеина из-под Смоленска, король двинулся к Белой, надеясь легко взять этот город, но вышло иначе. Надменные смоленским успехом, поляки отложили всякую осторожность; этим воспользовались русские и сделали удачную вылазку, в которой погибло много поляков, терпевших, с другой стороны, от голода и болезней, а между тем приходили вести, что турецкое войско приближается к границам Польши. В таких обстоятельствах королю нужно было как можно скорее заключить мир с Москвою, мир вечный, который бы упрочил за Литвою приобретения Сигизмундовы. Польские паны первые прислали к боярам; предложение было принято очень охотно, и назначен съезд полномочным на реке Поляновке, там же, где был прежде съезд для размена пленных, и здесь 17 мая 1634 года заключен был вечный мир: русские уступили все города, отданные в Деулине, кроме Серпейска, кроме того заплатили 20 000 рублей; за это Владислав отказался от всех прав своих на московский престол и согласился признать за московскими государями царский титул. В начале 1635 года для закрепления мира присягою королевскою отправился в Польшу великий посол князь Львов-Ярославский, которому удалось уговорить поляков отпустить в Москву тела бывшего царя Василия Ивановича Шуйского, брата его Димитрия и жены последнего. Тело царя Василия с торжеством было принесено в Москву и погребено в Архангельском соборе.

10. Взятие Азова казаками. После второй польской войны не было больше войны в царствование Михаила, ибо разрыва с Турциею постарались избежать. С этою державою происходили постоянные сношения, во время которых московские послы должны были терпеть неприятности за то, что донские казаки не переставали нападать на турецкие владения и громить турецкие корабли. В 1637 году казаки задумали взять Азов, важную турецкую крепость при устье Дона, с жителями которой у них были беспрестанные войны. Взявши с собой 1000 человек запорожских казаков, донцы 21 апреля выступили к Азову в числе 4400 человек. В это время проезжал через их землю в Москву турецкий посланник грек Кантакузин, они его остановили и, заподозрив в сношениях с азовцами, убили.

18 июня Азов был занят казаками; истребив всех жителей, кроме греков, освободив пленных христиан, завоеватели засели в городе и послали весть в Москву о своей победе. Царь отвечал: "Вы сделали дурно, что турецкого посла побили самовольством: нигде не ведется, чтоб послов побивать, и Азов взяли вы без нашего царского повеления". К султану царь писал: "Казаки Азов взяли воровством, они издавна воры, беглые холопи и нашего царского приказанья ни в чем не слушают; вам бы, брату нашему, на нас не досадовать за то, что казаки посланника вашего убили и Азов взяли: это они сделали без нашего повеленья, самовольством, и мы за таких воров никак не стоим и ссоры за них никакой не хотим, хотя их, воров, всех в один час велите побить; мы с вашим султановьш величеством в крепкой братской дружбе и любви быть хотим".

Но ссоры с турками трудно было избежать: осенью крымцы опустошили московскую украйну, и хан писал в Москву, что нападение сделано по приказу султана за взятие Азова казаками. Персидская война и смерть султана Мурада долго не позволяли туркам действовать против казаков; только в мае 1641 года султан Ибрагим 1-й двинул под Азов 200 000 войска, но казаки с отчаянным мужеством отразили 24 приступа и принудили турок снять осаду.

Казаки прислали весть о своем торжестве и вместе о жалком положении. "Мы наги, босы и голодны,- писали они,- запасов, пороху и свинцу нет, от этого многие казаки хотят идти врознь, а многие переранены". Они просили, чтоб государь принял от них Азов. 3 января 1642 года Михаил созвал собор изо всяких чинов людей и велел спросить выборных: "Государю с турецким царем за Азов разрывать ли и Азов у донских казаков принимать ли? Если принимать и войну с турками начинать, то ратных людей понадобится много, хлебных, пушечных и всяких запасов надобно будет не на один год: так где взять столько денег?"

Духовенство отвечало, что оно радо войску помогать деньгами, сколько силы станет. Дворяне и дети боярские отвечали, что они служить рады, что Азов надобно принять, для сбора денег пусть государь укажет выбрать из всяких чинов людей добрых человека по два и по три и сделать при сборе денег разницу между богатыми и бедными; если же вдруг понадобятся деньги, то взять патриаршую казну, у архиереев и в монастырях - домовую казну; с купцов и черных людей, с их торгов, промыслов и прожитков взять денег в казну, сколько государю Бог известит, пусть государь велит приказных своих людей счесть по приходным книгам, чтоб государева казна без ведома не терялась; при этом дворяне и дети боярские, указывая на свою бедность, говорили, что дьяки и подьячие, получая денежное жалованье, имея поместья и вотчины, обогатевши от взяток, покупили много вотчин и построили себе дома каменные такие, каких прежде и у великородных людей не бывало; наконец, дворяне и дети боярские жаловались, что пуще турецких и крымских бусурман разорены они московскими несправедливыми судами. Купцы сказали, что они разорились от служб, от последней польской войны, когда с них брали много денег, от иноземцев, немцев и персиан, которые отняли у них торги, и от воевод, которые их грабят; в заключенне купцы сказали, что рады служить своими головами, за Царское здоровье и за православную веру помереть.

Но войны не начали: купцы ясно указывали на свое разоренье; служилые люди, указывая на свою бедность, для сбора денег предлагали такие средства, которые трудно было привести в исполнение, а война предстояла опасная и продолжительная; наконец, посланные осматривать Азов донесли, что город этот разбит и защищать его нельзя. Тогда государь послал казакам грамоту с приказанием покинуть Азов; казаки вышли из города, но прежде не оставили в нем камня на камне.

11. Королевич Вольдемар. В последнее время жизни внимание царя Михаила особенно занимали два тяжелых дела по отношению к Дании и Польше. В 1642 году государь отправил в Данию посла Проестева предложить королю Христиану IV прислать сына своего Вальдемара в Москву для женитьбы на старшей дочери царской Ирине Михайловне. Предложение не было принято, ибо посол объявил, что Вальдемар должен принять православную веру. Несмотря на то, в конце года государь отправил опять в Данию немецкого купца, поселившегося в России, Петра Марселиса с тем же поручением уладить дело о сватовстве. Марселис исполнил поручение: заключен был договор, в котором было сказано, что королевичу в вере неволи не будет и церковь ему будет поставлена по его закону.

В начале 1644 года Вальдемар приехал в Москву, был принят очень радушно, но когда приступили к делу, то необходимым условием брака для него поставили принятие православия; Вальдемар никак не хотел согласиться на это условие, требовал отпуска и, видя, что его намеренно задерживают, покушался тайно уйти из Москвы, причем дело не обошлось без кровопролития.

12. Самозванец Луба. В то самое время, когда в Москве не знали, как быть с Вальдемаром, шли неприятные переговоры с Польшею. После Поляновского мира Михаил отправлял послов к королю Владиславу с постоянными жалобами на то, что польские паны и пограничные державцы пишут титул царский с ошибками; поляки считали это дело неважным, но русские утверждали, что для них это дело главное - оберегать честь государеву, и требовали жестокого наказания виновным, поляки отговаривались, и неудовольствие росло. С своей стороны поляки жаловались, что восставшие против них казаки малороссийские находят убежище в московских владениях.

Наконец в 1643 году отправился в Польшу посол князь Львов с важной жалобою, что поляки укрывают у себя самозванца, который называет себя царевичем Иваном Димитриевичем, сыном тушинского царя от Марины. Открылось, что шляхтич польский Димитрий Луба вместе с маленьким сыном пошел в Москву при войске в смутное время и был там убит; сироту взял другой шляхтич, Белинский, и привез в Польшу, выдавая за сына Лжедимитрия и Марины, которого будто бы сама мать отдала ему, Белинскому, на сохранение. Когда мальчик вырос, то Белинский объявил об нем на сейме; Лубу отдали на сбережение Льву Сапеге, назначили ему содержание, отдали в русский монастырь учиться; но когда заключен был вечный мир с Москвою, то об нем забыли как о человеке вовсе не нужном, и несчастный молодой человек, которого величали московским царевичем, должен был снискивать себе пропитание службой у частных лиц, и тут еще титул царевича накликал на него страшную беду.

Князь Львов потребовал его выдачи. Польское правительство не соглашалось выдать на явную смерть человека вовсе невинного, паны уверяли посла, что Луба безвреден, немедленно же вступит в духовное звание; Львов отвечал, что и Гришка Отрепьев был пострижен, однако это не помешало ему смутить Московское государство. Наконец король Владислав отправил Лубу с послом своим Стемиковским в Москву и в грамоте своей просил царя отпустить несчастного и ничем невинного шляхтича опять в Польшу, но царь не соглашался, и дело затянулось до самой смерти государя, которая последовала 12 июля 1645 года. Михаил оставил после себя шестнадцатилетнего сына Алексея Михайловича и трех дочерей.

13. Деятельность Михаила и Филарета для восстановления опустошенного государства. Царь Михаил вступил на престол, когда Московское государство находилось в самом печальном состоянии. Для освобождения государства от врагов внутренних и внешних нужно было войско, для содержания войска нужны были деньги, а казна была расхищена; надобно было наполнять казну податями с городского и сельского народонаселения, но города и села были разорены; жители разбежались: из городов многие посадские люди, чтоб податей никаких не платить, переехали в Москву и в другие города и жили здесь у родни и друзей, из других городов посадские люди присылали просьбы, чтоб им для разоренья во всяких податях дали льготы; иные посадские и уездные люди заложились в закладчики (вошли в зависимость) за бояр и всяких людей и податей никаких вместе с своей братьею, другими посадскими и уездными людьми, не платили, жили себе в покое; другие многие люди присылали жалобы на насилия и обиды от бояр и разного звания людей.

Когда Филарет Никитич возвратился из Польши, то государи созвали собор и приговорили: в разоренные города послать дозорщиков добрых, чтоб они осматривали и описывали все города вправду, без взяток. Сыскивать везде посадских людей чужих городов и отсылать в те города, где они прежде жили; которые заложились за духовенство, бояр и других людей, тех всех отослать также туда, где прежде были, а с тех людей, за которыми они жили, взять подати за все прошлые годы. Чтоб знать, в каком состоянии находится город и как его устроить, взять из каждого города в Москву по человеку из духовенства, по два из дворян и детей боярских, по два из посадских людей, которые бы умели рассказать обиды, насильства и разоренья, какими средствами устроить Московское государство.

Одним из главных препятствий к устроению городов были насилия воевод и приказных людей, так что в 1620 году правительство разослало грамоты, в которых под страхом жесткого наказания запрещало воеводам и приказным людям брать взятки, а городским и уездным жителям давать их. Особенно терпели жители отдаленных областей, например сибирских, жалобы которых нескоро могли достигать Москвы. Кроме притеснений от воевод и приказных людей жители городов и областей много страдали от разбоев, которых много было и прежде, а теперь должно было быть еще больше после недавних смут и казацкого господства. Желая как можно скорее собрать деньги, начали отдавать на откуп самые мелкие промыслы; это возбудило сильные жалобы, и правительство в 1639 году запретило подобные откупа.

14. Иностранные промышленники. Вследствие всех этих препятствий промышленность и торговля не могли процветать в городах русских; купцы не могли быть богаты, не могли соперничать с купцами иностранными и потому домогались, чтоб правительство запретило последним приезжать во внутренние города государства. Но приезду иностранных мастеров и заводчиков и правительство и народ были рады, потому что они давали хлеб бедным людям и от них можно было научиться полезным ремеслам и промыслам.

В царствование Михаила Феодоровича этих иностранцев приезжало в Москву гораздо больше, чем прежде. Голландский купец Виниус устроил подле Тулы заводы для литья пушек, ядер и выделывания разных других вещей из железа; известный нам Марселис выпросил царскую грамоту для устроения подобных же заводов по рекам Ваге, Костроме и Шексне; выданы были привилегии на известное число лет и другим иностранцам для заведения разных производств, и всем им вменялось в обязанность - русских людей научать и никакого мастерства от них не скрывать.

15. Сельские жители; распространение русских владений в Сибири. Что касается до сельских жителей, то, несмотря на закон об укреплении крестьян, богатые землевладельцы не переставали переманивать крестьян у бедных; последние жаловались, и правительство принимало строгие меры против нарушителей закона о закреплении. В Европейской России народонаселение было так редко, что землевладельцы переманивали льготами и перевозили силой крестьян друг от друга, несмотря на закон, а между тем на востоке, за Уральскими горами, все больше и больше прибавлялось к русским владениям пустынных пространств, требовавших населения; в царствование Михаила русские владения в Сибири увеличились, на 70000 квадратных миль пустынных пространств, ибо прокладыватели путей, казаки, продолжали пробираться по пустынным рекам все далее и далее к Восточному океану и границам китайским, приводя под высокую руку государя рассеянные толпы дикарей, сбирая с них ясак, часто выводя их из терпения своими грабительствами, за которые иногда приходилось платиться жизнью.

Русские люди строили здесь городки, заводили хлебопашество; в сороковых годах государь велел смотреть на реке Лене места, удобные для пашни, и кликнуть клич по охотникам заниматься земледелием, им давали льготы, снабжали лошадьми и земледельческими орудиями. Таким образом, русские люди, отодвинутые Столбовским и Поляновским договорами от образованного Запада, в пустынях Северной Азии полагали начатки гражданственности европейской, ибо приносили с собою христианство.

16. Исправление книг. Русская Церковь, распространяя свои пределы на отдаленном востоке, должна была прежде всего заботиться о чистоте учения и нравственности, сильно страдавшей от недостатка просвещения. С восстановлением спокойствия при царе Михаиле снова началось в Москве книгопечатное дело, прекратившееся вследствие разорения столицы. Но прежде чем печатать церковные книги, нужно было исправить их от грубых ошибок, внесенных намеренно и ненамеренно невежественными переписчиками.

Это исправление в 1616 году поручено было знаменитому троицкому архимандриту Дионисию с двумя товарищами, но невежды, едва знавшие азбуку, обвинили исправителей в ереси, Дионисия мучили особенно за то, что он не хотел дать взятки; и он освободился из заточения только тогда, когда иерусалимский патриарх, приехавший в Москву, указал патриарху Филарету на невинность исправителей. Кроме исправления книг русская Церковь при Михаиле должна была заботиться об исправлении нравственности в духовенстве и мирянах, особенно должна была вооружиться против нравственных беспорядков в Сибири.

77. Просвещение и литература. Соблюдались еще во всей строгости старые обычаи, нововведения строго преследовались: за употребление табаку резали носы; но допущение все большего и большего числа иностранцев внутрь государства, явно высказавшаяся потребность в них, признание превосходства их в науке и всяких промыслах, признание в необходимости учиться у них предвещали скорый переворот в жизни русского общества, скорое сближение с Западною Европою.

При царе Михаиле вызывали из-за границы не одних ратных людей, не одних мастеров и заводчиков: понадобились люди ученые, и в 1639 году вызван был в Москву известный ученый голштинец Адам Олеарий как астроном, географ и геометр. "А нам,- говорит царь в своей грамоте,- такой мастер годен". По царскому указу переведена была с латинского полная космография. С одной стороны, в науке нуждалось государство для удовлетворения самым необходимым потребностям, для охранения целости и самостоятельности своей от иностранцев более искусных и потому более сильных; с другой стороны, нуждалась в науке Церковь для охранения чистоты своего учения, и патриарх Филарет заводит греко-латинское училище.

Что касается до литературных памятников, дошедших до нас от времен Михайловых, то первое место занимают здесь летописи и сказания, в которых заключаются известия о смутном времени: такова летопись, изданная под именем рукописи Филаретовой, также Летопись о многих мятежах и Псковская летопись. Из сказаний замечательны: Сказание об осаде Троицкого Сергеева монастыря, принадлежащее знаменитому келарю Авраамию Палицыну, и два сказания, написанных во Пскове: одно принадлежит человеку из партии лучших людей, другое - человеку из партии меньших людей; сказания эти любопытны по различию взглядов не только на псковские, но и на всероссийские события. Из иностранных сочинений о России времен Михайловых самое замечательное принадлежит упомянутому выше голштинскому ученому Адаму Олеарию.